Как порой бывает скучно присутствовать на встрече людей, которые знают друг друга много-много лет. Они вместе росли, вместе учились, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы, поэтому у них похожи даже мысли, которыми, впрочем, они друг с другом уже давно поделились. А новые мысли появляются нечасто.

Но та встреча была совсем другой. Мы собрались на день рождения моего старого друга Юры. Все лица были хорошо знакомы, кроме одного – невзрачного худощавого мужчины с бородкой и длинными вьющимися волосами. Его маленькие очки застекляли виноватый взгляд человека, чувствующего себя не в своей тарелке.

— А это что за крендель такой? — шепотом спросил я хозяина, столкнувшись с ним в дверях гостиной.

— Это отец Сергий, — ответил Юра.

Потом он что-то сказал о том, как они познакомились, но я этого уже не помню; видимо, просто я переваривал услышанное — ведь я не ожидал встретить столь диковинного персонажа в гостях у такого оболтуса, как Юрка.

После обязательной программы, состоящей из обеда, тостов, воспоминаний о школьных похождениях и прочей ерунды, началась произвольная: гости разбились на группки по интересам, шушукались о чем-то своем, смеялись, дурачились и ждали чай.

Отец Сергий отсел на диван в уголок комнаты, и первое время только Юра изредка уделял ему внимание. Но в комнате был еще один человек, который держался особняком, —Паша Ершов. Он остался за столом и флегматично развозил остатки еды по тарелке, при этом периодически исподлобья поглядывая на священника.

Спустя какое-то время Паша уже напоминал хищника, приготовившегося к прыжку. Когда была достигнута критическая масса решимости, он резким движением положил вилку и, обогнув весь стол, подсел на диван к священнику. Отец Сергий приготовился к чему-то неприятному, при этом его губы растянулись в болезненно-дружелюбной улыбке.

— Знаете, отче, что забило последний гвоздь в крышку гроба моей веры? — без лишних вступлений начал Павел; наверно, необходимые при первой беседе с незнакомым человеком вводные слова он проговорил про себя, пока сидел за столом.

Когда Павел еще только подходил к дивану, гул и смех утихли сами собой. В комнате наконец начало происходить что-то новое, неведомое, непредсказуемое, как будто наш молчун и мизантроп Паша вступал в единоборство с чудовищем из другого мира, и никто из нас не знал, какой силой и умениями обладает это загадочное существо. В этом было что-то безрассудное и потому увлекательное.

— Что же это было? — не расставаясь с улыбкой, спросил священник.

— Я пытался верить, но вскоре начал чувствовать что-то «не то», только я еще долго не мог понять, что же это. И вот как-то раз мне на глаза попались стихи Омара Хайяма:

О жестокое небо, безжалостный Бог!

Ты еще никогда никому не помог.

Если видишь, что сердце обуглено горем,

— Ты немедля еще добавляешь ожог.

Моей первой реакцией было: этот человек богохульствует! Но вскоре я понял — это именно то, что меня так долго тяготило и смущало в вере, просто мне не хватало смелости так вот прямо бросить Богу вызов, как это сделал Хайям! Эти четыре строчки изменили мою жизнь. Теперь я знаю: что бы там верующие ни говорили о милосердии Божием, на деле Он жесток и безжалостен! Он заставляет страдать невинных людей, некоторых Он беспричинно обрекает на муку с рождения до самой смерти. Что вы на это скажете, батюшка?

Лица собравшихся синхронно повернулись к священнику. За весь вечер он лишь промямлил короткий тост, в котором высказал, видимо, стандартные в его среде пожелания имениннику милости Божией и покрова Царицы Небесной. Но теперь, как мы все понимали, он уже не сможет отделаться шаблонными фразами — теперь ему придется покинуть раковину рака-отшельника и предстать перед нами или во всем своем грозном величии, или во всем убожестве. Ведь ему и его вере только что бросили вызов и сделали это дерзко, по существу.

— Интересно, — тихо сказал отец Сергий, и его любезная улыбка превратилась в рассеянную, как будто он забыл удалить ее с лица и она начала жить собственной жизнью, — в моем случае именно история такого вот, приговоренного к пожизненному страданию, человека окончательно утвердила меня в вере…

У кого-то из гостей мобильник заиграл дурацкую мелодию, человек судорожно выключил телефон, и в комнате снова водворилась тишина. Отец Сергий отвел глаза в сторону, словно просматривал невидимую шпаргалку. До какого-то момента он так и говорил, не глядя ни на кого из присутствующих.

— В детстве у меня был один кошмар, который повторялся изо дня в день, — начал он свой рассказ. — Каждый раз, когда я шел в школу, я думал лишь об одном: только бы не встретить по дороге одну страшную женщину. О, она поистине была ужасна! Когда я увидел ее впервые, мое потрясение было таким, какое, наверно, испытал бы принц Гаутама, если бы, покинув свой сказочный город, увидал старика, больного и мертвеца за один раз. У этого существа, ковылявшего навстречу мне, не было шеи, пол-лица занимал уродливый нос, который деформировал все лицо настолько, что один глаз заплыл полностью, а другой напоминал глаз свиньи. Еще у нее был ужасный длинный подбородок.

Отец Сергий, явно пренебрегая известной приметой, показывал все на себе.

— О том, что это женщина, можно было судить лишь по одежде… Дня три я переживал потрясение от этой страшной встречи; ни мультики, ни сладости, ни игры с друзьями не могли меня вывести из этого оцепенения. Я мечтал лишь об одном — никогда в жизни больше не сталкиваться с этим страшилищем! Никогда-никогда! Я всей своей детской душой ненавидел ее, она стала для меня олицетворением всего самого ужасного, что только есть в этом мире. Она была воплощением боли и страдания.

Отец Сергий опустил голову, словно в его душе зашевелилось уже забытое им нехорошее чувство.

— С тех пор, когда я шел в школу, я старался не смотреть по сторонам, я глядел себе под ноги и до самого школьного порога чуть ли не вслух повторял: только бы пронесло, только бы не встретить ее. Наверное, — вдруг совершенно неожиданно заулыбался священник, — это были мои самые первые молитвы Неведомому Богу. Но, как я ни старался, за все время учебы в школе я все же встретил эту женщину раза четыре или пять, видимо она жила где-то поблизости. И каждый раз мое настроение надолго портилось. Как бы то ни было, я окончил школу, поступил в Духовную семинарию и больше не вспоминал об этом кошмаре. Впрочем, я уже стал верующим и понимал, что любое страдание Господь посылает человеку с какой-то особой спасительной целью.

При этих словах Павел поморщился и, единственный из всех, отвернул лицо от говорящего, но священник, как будто почувствовав разрыв некоей невидимой нити, поспешил обратиться лично к Павлу:

— Нет, вы совершенно правы, я тогда, наверно, лишь умом понимал это, ведь нас так учили, а где-то глубоко в сердце я еще переживал то детское потрясение и недоумение от вида страданий конкретного, вполне реального живого человека. И я, так же как и вы, подспудно ощущал неудовлетворенность оттого, что моя вера расходилась с опытом. Знаете, я бы, наверно, сейчас даже и не вспомнил о своем детском кошмаре — так сильно я старался о нем забыть, — если бы не случай, произошедший лет пять назад. В парке, недалеко от нашей школы, построили новый храм, и служить туда отправили моего семинарского друга. Храм получился очень уютный, такой маленький деревянный храмик, и мне, пока я сам не стал священнослужителем, нравилось приезжать туда на службу и молиться. И вот как-то раз я шел из алтаря в притвор, мой взгляд скользил по лицам немногочисленных прихожан, попадавшихся мне на пути, и вдруг… 

Голос отца Сергия повысился и дрогнул, а его глаза округлились, как будто он увидел привидение.

— Вдруг меня словно ударила молния! В шаге от меня, лицом к лицу со мной стояла она, страшная женщина из моих детских кошмаров! Но, вы знаете, впервые в жизни я не испугался при встрече с ней. И это было вовсе не потому, что я уже был взрослым, как раз наоборот — тогда во мне проснулся тот мальчик-первоклассник, но он уже не боялся.

И правда, лицо священника залила какая-то детская возбужденная улыбка.

— От удивления я на пару секунд остановился перед ней, однако быстро спохватился и пошел дальше. Но и этих секунд мне хватило, чтобы увидеть главное – это уродливое подобие лица, которое в детстве ассоциировалось у меня лишь со свиным рылом, выражало умиротворение и… да! И счастье! Еще я запомнил, что на ней была какая-то нарядная шапочка, а простая чистенькая кофточка подчеркивала очень торжественный белоснежный кружевной воротничок… Знаете, — отец Сергий обвел всех глазами, словно обращал свое «знаете» к каждому по очереди, — в эти короткие секунды я почувствовал, что какой-то диссонанс, который годами тихо звучал в моей душе и мучил ее, вдруг неожиданно и эффектно разрешился гармоничным аккордом. В те мгновения я словно получил ответ на все мои подспудные «за что?» и «почему?». Я не могу вам этого передать, но это так. Именно тогда я почувствовал, что вера и опыт наконец-то соединились в моей душе в единое целое.

При этих словах его пальцы сцепились в замок.

— Наверно, тогда я еще понял, что только религия способна дать безнадежному человеку надежду, только религия способна переплавить страдания человека в радость. Вы скажете, что все это не более чем самообман, — ведь оттого, что эта женщина стала верующей, она не избавилась от своего уродства, не избавилась от всех тех бед, которое это уродство ей принесло. Это верно, но так же верно и другое: я полжизни носил в себе боль этого человека, эта боль была настолько нестерпимой, что моя жалость к этой несчастной женщине превратилась в ненависть к ней; но когда я встретил ее там в храме, я столь же сильно и явственно почувствовал ее радость, и эта радость до сих пор со мной… И, кстати, знаете, Омар Хайям не был богохульником, по крайней мере, он не был безбожником. У него еще есть другие потрясающие строки:

Разум мой не силен и не слишком глубок,

Чтобы замыслов Божьих распутать клубок.

Я молюсь и Аллаха понять не пытаюсь:

Сущность Бога способен постичь только Бог.

В комнате повисло неловкое молчание, которое так же неловко было оборвано вопросом Юрки:

— Ну… теперь, может, чайку?

С тех пор я еще несколько раз бывал в гостях у Юры, случалось, мы даже собирались большой компанией, но отца Сергия с нами уже не было. Я не спрашивал Юру, почему он больше не приглашает его к себе. Не знаю, может, отец Сергий был в те дни просто занят, а может, Юрка не звал его потому, что для нас, светских людей, любые слова священника о духовном несут скрытый и очень тревожный посыл, как сейчас выражаются, «месседж»: рано или поздно ты умрешь, и, если ты не обретешь веру, вся твоя жизнь, да, впрочем, и смерть, не будут иметь ровным счетом никакого смысла. А кому из нас такое понравится?